Чернобыль: Жизнь после ада
Наши корреспонденты поделились своими записями о поездке туда, где тридцать лет назад 26 апреля случилась авария на атомной станции
У четвертого энергоблока радиационный фон будет зашкаливать еще долгие годы. Фото: Александр Коц и Дмитрий Стешин
Маленький советский рай
Контрольно-пропускной пункт «Дитятки». В переводе с украинской мовы - «Детишки». За ним - зона отчуждения. Опоясанная колючей проволокой и блокпостами, щедро удобренная радиацией. 2600 квадратных километров благодатной земли, с которой тридцать лет назад выселили больше ста тысяч человек. Они в одночасье лишились всего и навсегда, когда 26 апреля 1986 года на четвертом энергоблоке Чернобыльской атомной электростанции произошла крупнейшая в истории человечества техногенная катастрофа.
- Я работала в Припяти (50-тысячный город в четырех километрах от АЭС. - Авт.) в 126-й медсанчасти, - угощает нас чаем начальник спецмедсанчасти № 16 Чернобыля Екатерина Ганжа. - Его еще называли городом роз. И детей... А что вы хотите, средний возраст - до тридцати. Такой маленький советский рай. Той ночью было тепло, люди окна пооткрывали. Вдруг звонок в дверь. Муж открывает, там его коллега: «Петрович, что-то на станции случилось, собирайся скорее». На всякий случай позвонила к себе в «Скорую помощь». А там уже заведующая Алла Колыванова: «Машину за тобой выслать не можем - все в работе». Четыре километра бегом... В больнице все отделения уже переполнены. Самые тяжелые - пожарные.
Их неофициально называли «первой шеренгой». Пожарные, бросившиеся в летних рубашоночках на пылающий реактор.
Из воспоминаний вдовы пожарного Василия Игнатенко Людмилы:
«Он сказал мне: «Закрой форточки и ложись спать. На станции пожар. Я скоро буду».
Самого взрыва я не видела. Только пламя. Жар страшный. И копоть оттого, что битум горел на крыше. Они сбрасывали горящий графит ногами... Уехали без брезентовых костюмов, как были, в одних рубашках.
В семь часов мне передали, что муж в больнице. Я побежала, но уже стояла кольцом милиция. Милиционеры кричали: «Машины зашкаливают, не приближайтесь!» Я увидела знакомого врача, схватила за халат: «Пропусти меня!» Я увидела его... Отекший весь, опухший. Глаз почти нет. В десять утра умер оператор Шишенок. Он умер первым. Мы узнали, что под развалинами остался второй - Валера Ходемчук. Так его и не достали. Забетонировали».
- Никто не приказал закрыть окна, надеть респираторы, - вспоминает Екатерина Ганжа. - Мы совещание проводили в кабинете, окна которого выходили на разрушенный энергоблок. Прибежали дозиметристы, кричат: «Вы тут за час получаете годовую норму!»
Первым делом - вертолеты
На мертвом (вот уж ни прибавить, ни убавить) приколе уже двадцать лет светятся сотни грузовиков, пожарных машин, автобусов на кладбище радиоактивной техники в Рассохе. Летом 1986-го «грязную» технику зачем-то свезли сюда, за два десятка километров от АЭС. И оставили под открытым небом за пределами внутренней - 10-километровой - границы. Зачем? Нам никто не смог ответить. Может, чтобы проще было технику разворовывать?
- Раньше она здесь в два яруса стояла, а теперь сами видите, - пожимает плечами местный сталкер Сергей Анатольевич. - Одних вертолетов тридцать штук было, а теперь вон три «кастрированных» осталось.
Идем вдоль мертвой автоколонны. Двигателей нет ни в одной из машин. Подходим к сплющенным автобусам - их свозили сюда на тягачах и сбрасывали тракторами (дозиметр жалобно пищит - 700 микрорентгенов в час). А вот стоят в ряд пожарные авто, кладем дозиметр на капот одного из них - почти полтора рентгена! Двигатели начали растаскивать практически сразу. Еще при социализме. А сами машины на лом - уже в девяностых. Рынок пришел!
Эвакуация на «пикник»
Из воспоминаний Людмилы Игнатенко:
«И на второй день никто не говорил о радиации... А 27-го по радио объявили, что, возможно, город эвакуируют на три - пять дней. Возьмите с собой теплые вещи, будете жить в лесах. В палатках. Люди даже обрадовались: на природу! Встретим там 1 Мая. Необычно. Готовили в дорогу шашлыки. Брали с собой гитары, магнитофоны».
Менее чем за три часа практически все население Припяти (почти 50 тысяч человек) эвакуировали. Они ехали на трехдневный «пикник» мимо зданий, на которых через много лет появятся надписи: «Прости меня, мой дом родной!», «Припять, родная, юный наш город».
...Мы спустя двадцать лет едем в Припять. Пустой город. Город-призрак. И холодок по спине, оттого что нас сопровождают не автомобили, а дикие стада коз и лошадей Пржевальского: им вольготно вдоль трассы. Природа выдавливает отсюда людей.
От райцентра Чернобыль до мертвого города Припять рукой подать. Правда, зверья на каждом квадратном метре этой дороги - как на главной аллее Московского зоопарка. Лоси и кабаны копытят уже еле различимые огороды и не спеша прогуливаются по улицам брошенных деревень. На кургане, прямо под знаком «Радиационная опасность», разлегся гигантский матерый кабан.
Бояться ему нечего - в Зоне если и охотятся нелегально, то только на молодняк: зверь старше трех лет уже набирает серьезную дозу. Секач устроился на одном из 800 радиоактивных могильников, в которых хоронили под слоем земли «грязные» избы и технику. Дозиметр «Припять» просто бьется в руках, отсчитывая цифры: 3,5 тысячи микрорентгенов в час!
Дикие животные вернулись в Зону в первую же осень после аварии. А через год началась уже массовая миграция лосей из соседней Беларуси, потом пошли кабаны, косули, волки и лисы.
Вдали за лесом возвышались причудливые формы военного объекта «Чернобыль-2», который за годы заброшенности силой народного слова из уникального постановщика радиопомех превратился в таинственный генератор «пси-лучей». Вдали из-за холма вдруг вылез саркофаг аварийного реактора...
И навис над мертвым городом, как обелиск.
Жизнь разбилась в шахтах лифтов
Припять охраняют пятеро милиционеров, живущих в вагончике без колес. Хотя охранять им по сути нечего. Более-менее ценные вещи из «чистых» квартир украли мародеры еще в конце 80-х годов. По роковому совпадению в ночь аварии ветер дул точно на город, благо от АЭС до Припяти всего четыре километра. С тех пор город фонит. На крышах до трех тысяч микрорентгенов, в квартирах - от полусотни и выше.
Припять была больше, нежели городом-спутником при градообразующем предприятии. Это был советский рай, коммунизм, воплощенный в отдельно взятом уголке страны. Идеальная планировка в сосновом бору. Средний возраст жителей - 29 лет, у каждого отдельная квартира. Почти «северные» зарплаты. В свободной продаже - мотоциклы и даже мебельные гарнитуры. Нулевой уровень преступности.
В тягостном молчании переходим из квартиры в квартиру. В хаосе вещей читается картина бегства людей. Ворох теплой детской одежды на девочку лет пяти, не старше. Лежит до сих пор в комоде, накрытый уже несуществующей газетой «Социалистическая индустрия». Дозиметр, положенный на крышку комода, нащелкивает 50 микрорентгенов - понятно, почему на эти свитерки, колготки и майки не позарились даже мародеры.
Парк аттракционов - одно из самых зараженных мест в городе призраке Припяти. Фото: Александр Коц и Дмитрий Стешин
Но в «чистых» домах - «хрущевках» и «панельках» - вынесли все. В квартирах остались только хозяйственная мелочь и фотографии, сотни фотографий, проявленных и отпечатанных при свете красного фонаря в домашних ванных комнатах и чуланах. Перебираешь их, быстро пролистывая чьи-то жизни. Выезд на шашлыки, «обмывание» новенького «Запорожца», похороны какой-то старушки, первомайская демонстрация...
В многоэтажках бежавшие люди ножовками и автогенами резали перила на лестницах - мебель не проходила, а грузовые лифты уже стояли. На каждом этаже на площадке - целые баррикады из стенок и шкафов. Люди надеялись: дадут свет, и лифты пойдут. Но свет так и не дали. В отчаянии мебель пытались спускать на веревках, веревки рвались, и гарнитуры сыпались на дно шахт. Вместе с мебелью вдребезги билась счастливая жизнь «до аварии».
Зона труда
Основное население Зоны - люди законопослушные. Вахтовики из города Славутича, построенного сразу после аварии работягами со всего Союза в Черниговском районе Киевской области. В свое время сюда переселяли беженцев из зараженной Припяти. А сейчас здесь живут почти семь тысяч человек: обслуживают АЭС, следят за дорожным, лесным хозяйством Зоны.
Вахтовики работают по две недели. Либо четыре дня через три. Держатся за работу в Зоне изо всех сил. Хитрят, как могут. Например, оставляют дома индивидуальные накопители, которые фиксируют личную дозу облучения. Вещь эта номерная, раз в год накопитель надо предъявлять на комиссии. Получил за год два рентгена - до свидания, въезд в Зону с этого момента запрещен.
Водитель трелевочника, который снимал «грязный» слой с дороги в брошенной деревеньке, объяснял нам, как бороться с навязчивыми рентгенами:
- Свой накопитель дома оставляю! А тот, что у меня висит, не знаю чей. Для вида.
Не раз нам говорили, да и сами примечали: отношения между вахтовиками особые, если не сказать - советские. Голосующего на дороге всегда подберут, без денег. Не могут подвезти - остановятся и объяснят, почему. Голодным из гостей не отпустят и переночевать всегда оставят. Живут вахтовики в брошенных чернобыльских домах. Когда на несколько дней приезжают хозяева - накрывают им стол. Если хозяева не попросили остаться на ночь - уходят к друзьям или соседям.
Смотрим на это из нашей, по другую сторону Зоны, жизни. Удивляемся. И даже, страшно сказать, завидуем. Хотя завидовать этому дико: для того чтобы на маленьком, огороженном колючей проволокой островке земли сохранились искренние отношения людей, понадобилась вселенская катастрофа...
Стелла на подъезде к АЗС напоминает о былом величии. Фото: Александр Коц и Дмитрий Стешин
Жизнь продолжается. Дядя Коля с Лубянки
Самоселы - вечная головная боль местных властей.
Выселять их насильно - скандалов не оберешься, а наказывать не за что. Они у себя дома. Никто даже не знает точно, сколько их на зараженных территориях. Нам называли разные цифры: и 300 человек, и 350, но каждый год их число сокращается, потому что в Зону вернулись только пожилые.
Самоселы живут в тишине и покое, кормятся натуральным хозяйством, лесом и охотой. О радиации стараются не думать. Это несложно, ведь внешне родные места не изменились. Скучно зимними вечерами, еле-еле что-то показывает подслеповатый телевизор. На улицу выходить страшно - по деревням рыщут волки.
Раз в неделю приезжает автолавка. А раз в месяц, после раздачи пенсии, самоселов везут на базар в соседний райцентр. И есть еще одна радость, как правило, внезапная - туристы, которые никогда не навещают стариков с пустыми руками.
Дядя Коля Ткаченко, к которому мы едем в деревню Лубянка, - самый молодой новосел Зоны, ему 49 лет. Мы возникаем перед ним, когда автолавка уже заканчивает торговлю. Впрочем, покупателей немного - дядя Коля да его жена Мария. Ассортимент в лавке советский: чай, пряники, карамельки, хлеб, нитки.
Самоселы грузятся в нашу машину - «далеко» ехать, на другой конец деревни. Во дворе у самоселов нас встречают кошки. Похоже, дядя Коля собрал их со всей округи. Еще в хозяйстве у него десяток кур и два индюка. Есть и огромный огород, обнесенный капитальным забором.
- Кабаны повадились ходить, - объясняет наличие изгороди хозяин. - Им тут все изгадить - на полчаса удовольствия. А у меня все растет. Летом приезжайте - арбузами угощу - от-такими! - Дядя Коля широко разводит руки. Таких здоровых арбузов не бывает в природе, и самосел обижается, перехватывая наши удивленные взгляды. - Да вы не волнуйтесь, у нас все чистое, никакой радиации.
Мы знаем, что у дяди Коли лейкемия. Мы знаем, что он знает об этом. Дядя Коля в Зоне старожил, вернулся всего через месяц после аварии. Недавно у него вдруг умерла собака. Просто перестала есть. Врачи объяснили нам, что это обычная история - животное, привезенное из чистого района, не смогло адаптироваться к Зоне.
Мы, как можем, заглаживаем свою неловкость. Пьем по очереди воду из колодца и только потом достаем дозиметр. Меряем уровень - 13 микрорентгенов, норма. Дядя Коля светлеет лицом:
- А что я вам, ребята, говорил?
Хозяйка зовет нас отобедать. Наверное, и сто лет назад эта украинская хата выглядела точно так же. Крашеные полы, беленые стены, немудреная мебель. В красном углу - иконостас, украшенный вышитыми рушниками. Приметы времени: старый телевизор, новенький приемник и гордость дяди Коли - радиотелефон «Алтай». Такие аппараты при советской власти ставили на горкомовские «Волги».
Вместо послесловия
Это выдержки из огромного материала, который мы готовили 10 лет назад - к 20-й годовщине страшной аварии. За эти 10 лет в Зоне практически ничего не изменилось. Разве что машин на «кладбище техники» стало еще меньше.
Новый «саркофаг» над четвертым энергоблоком так и не построили. В стране, где раз в несколько лет власть свергается революционным путем, руки до радиационного могильника так и не дошли.
В старом - трещины в полметра. В 2013 году здесь произошел обвал навесных плит над машинным залом энергоблока площадью несколько сотен квадратных метров. Радиационный фон не изменился, и Киев вновь вспомнил о «саркофаге». Три года назад было объявлено, что его строительство закончится к 2018 году. Но это было до очередного майдана. И до войны на Донбассе...
Маленький советский рай
Контрольно-пропускной пункт «Дитятки». В переводе с украинской мовы - «Детишки». За ним - зона отчуждения. Опоясанная колючей проволокой и блокпостами, щедро удобренная радиацией. 2600 квадратных километров благодатной земли, с которой тридцать лет назад выселили больше ста тысяч человек. Они в одночасье лишились всего и навсегда, когда 26 апреля 1986 года на четвертом энергоблоке Чернобыльской атомной электростанции произошла крупнейшая в истории человечества техногенная катастрофа.
- Я работала в Припяти (50-тысячный город в четырех километрах от АЭС. - Авт.) в 126-й медсанчасти, - угощает нас чаем начальник спецмедсанчасти № 16 Чернобыля Екатерина Ганжа. - Его еще называли городом роз. И детей... А что вы хотите, средний возраст - до тридцати. Такой маленький советский рай. Той ночью было тепло, люди окна пооткрывали. Вдруг звонок в дверь. Муж открывает, там его коллега: «Петрович, что-то на станции случилось, собирайся скорее». На всякий случай позвонила к себе в «Скорую помощь». А там уже заведующая Алла Колыванова: «Машину за тобой выслать не можем - все в работе». Четыре километра бегом... В больнице все отделения уже переполнены. Самые тяжелые - пожарные.
Их неофициально называли «первой шеренгой». Пожарные, бросившиеся в летних рубашоночках на пылающий реактор.
Из воспоминаний вдовы пожарного Василия Игнатенко Людмилы:
«Он сказал мне: «Закрой форточки и ложись спать. На станции пожар. Я скоро буду».
Самого взрыва я не видела. Только пламя. Жар страшный. И копоть оттого, что битум горел на крыше. Они сбрасывали горящий графит ногами... Уехали без брезентовых костюмов, как были, в одних рубашках.
В семь часов мне передали, что муж в больнице. Я побежала, но уже стояла кольцом милиция. Милиционеры кричали: «Машины зашкаливают, не приближайтесь!» Я увидела знакомого врача, схватила за халат: «Пропусти меня!» Я увидела его... Отекший весь, опухший. Глаз почти нет. В десять утра умер оператор Шишенок. Он умер первым. Мы узнали, что под развалинами остался второй - Валера Ходемчук. Так его и не достали. Забетонировали».
- Никто не приказал закрыть окна, надеть респираторы, - вспоминает Екатерина Ганжа. - Мы совещание проводили в кабинете, окна которого выходили на разрушенный энергоблок. Прибежали дозиметристы, кричат: «Вы тут за час получаете годовую норму!»
Первым делом - вертолеты
На мертвом (вот уж ни прибавить, ни убавить) приколе уже двадцать лет светятся сотни грузовиков, пожарных машин, автобусов на кладбище радиоактивной техники в Рассохе. Летом 1986-го «грязную» технику зачем-то свезли сюда, за два десятка километров от АЭС. И оставили под открытым небом за пределами внутренней - 10-километровой - границы. Зачем? Нам никто не смог ответить. Может, чтобы проще было технику разворовывать?
- Раньше она здесь в два яруса стояла, а теперь сами видите, - пожимает плечами местный сталкер Сергей Анатольевич. - Одних вертолетов тридцать штук было, а теперь вон три «кастрированных» осталось.
Идем вдоль мертвой автоколонны. Двигателей нет ни в одной из машин. Подходим к сплющенным автобусам - их свозили сюда на тягачах и сбрасывали тракторами (дозиметр жалобно пищит - 700 микрорентгенов в час). А вот стоят в ряд пожарные авто, кладем дозиметр на капот одного из них - почти полтора рентгена! Двигатели начали растаскивать практически сразу. Еще при социализме. А сами машины на лом - уже в девяностых. Рынок пришел!
Эвакуация на «пикник»
Из воспоминаний Людмилы Игнатенко:
«И на второй день никто не говорил о радиации... А 27-го по радио объявили, что, возможно, город эвакуируют на три - пять дней. Возьмите с собой теплые вещи, будете жить в лесах. В палатках. Люди даже обрадовались: на природу! Встретим там 1 Мая. Необычно. Готовили в дорогу шашлыки. Брали с собой гитары, магнитофоны».
Менее чем за три часа практически все население Припяти (почти 50 тысяч человек) эвакуировали. Они ехали на трехдневный «пикник» мимо зданий, на которых через много лет появятся надписи: «Прости меня, мой дом родной!», «Припять, родная, юный наш город».
...Мы спустя двадцать лет едем в Припять. Пустой город. Город-призрак. И холодок по спине, оттого что нас сопровождают не автомобили, а дикие стада коз и лошадей Пржевальского: им вольготно вдоль трассы. Природа выдавливает отсюда людей.
От райцентра Чернобыль до мертвого города Припять рукой подать. Правда, зверья на каждом квадратном метре этой дороги - как на главной аллее Московского зоопарка. Лоси и кабаны копытят уже еле различимые огороды и не спеша прогуливаются по улицам брошенных деревень. На кургане, прямо под знаком «Радиационная опасность», разлегся гигантский матерый кабан.
Бояться ему нечего - в Зоне если и охотятся нелегально, то только на молодняк: зверь старше трех лет уже набирает серьезную дозу. Секач устроился на одном из 800 радиоактивных могильников, в которых хоронили под слоем земли «грязные» избы и технику. Дозиметр «Припять» просто бьется в руках, отсчитывая цифры: 3,5 тысячи микрорентгенов в час!
Дикие животные вернулись в Зону в первую же осень после аварии. А через год началась уже массовая миграция лосей из соседней Беларуси, потом пошли кабаны, косули, волки и лисы.
Вдали за лесом возвышались причудливые формы военного объекта «Чернобыль-2», который за годы заброшенности силой народного слова из уникального постановщика радиопомех превратился в таинственный генератор «пси-лучей». Вдали из-за холма вдруг вылез саркофаг аварийного реактора...
И навис над мертвым городом, как обелиск.
Жизнь разбилась в шахтах лифтов
Припять охраняют пятеро милиционеров, живущих в вагончике без колес. Хотя охранять им по сути нечего. Более-менее ценные вещи из «чистых» квартир украли мародеры еще в конце 80-х годов. По роковому совпадению в ночь аварии ветер дул точно на город, благо от АЭС до Припяти всего четыре километра. С тех пор город фонит. На крышах до трех тысяч микрорентгенов, в квартирах - от полусотни и выше.
Припять была больше, нежели городом-спутником при градообразующем предприятии. Это был советский рай, коммунизм, воплощенный в отдельно взятом уголке страны. Идеальная планировка в сосновом бору. Средний возраст жителей - 29 лет, у каждого отдельная квартира. Почти «северные» зарплаты. В свободной продаже - мотоциклы и даже мебельные гарнитуры. Нулевой уровень преступности.
В тягостном молчании переходим из квартиры в квартиру. В хаосе вещей читается картина бегства людей. Ворох теплой детской одежды на девочку лет пяти, не старше. Лежит до сих пор в комоде, накрытый уже несуществующей газетой «Социалистическая индустрия». Дозиметр, положенный на крышку комода, нащелкивает 50 микрорентгенов - понятно, почему на эти свитерки, колготки и майки не позарились даже мародеры.
Парк аттракционов - одно из самых зараженных мест в городе призраке Припяти. Фото: Александр Коц и Дмитрий Стешин
Но в «чистых» домах - «хрущевках» и «панельках» - вынесли все. В квартирах остались только хозяйственная мелочь и фотографии, сотни фотографий, проявленных и отпечатанных при свете красного фонаря в домашних ванных комнатах и чуланах. Перебираешь их, быстро пролистывая чьи-то жизни. Выезд на шашлыки, «обмывание» новенького «Запорожца», похороны какой-то старушки, первомайская демонстрация...
В многоэтажках бежавшие люди ножовками и автогенами резали перила на лестницах - мебель не проходила, а грузовые лифты уже стояли. На каждом этаже на площадке - целые баррикады из стенок и шкафов. Люди надеялись: дадут свет, и лифты пойдут. Но свет так и не дали. В отчаянии мебель пытались спускать на веревках, веревки рвались, и гарнитуры сыпались на дно шахт. Вместе с мебелью вдребезги билась счастливая жизнь «до аварии».
Зона труда
Основное население Зоны - люди законопослушные. Вахтовики из города Славутича, построенного сразу после аварии работягами со всего Союза в Черниговском районе Киевской области. В свое время сюда переселяли беженцев из зараженной Припяти. А сейчас здесь живут почти семь тысяч человек: обслуживают АЭС, следят за дорожным, лесным хозяйством Зоны.
Вахтовики работают по две недели. Либо четыре дня через три. Держатся за работу в Зоне изо всех сил. Хитрят, как могут. Например, оставляют дома индивидуальные накопители, которые фиксируют личную дозу облучения. Вещь эта номерная, раз в год накопитель надо предъявлять на комиссии. Получил за год два рентгена - до свидания, въезд в Зону с этого момента запрещен.
Водитель трелевочника, который снимал «грязный» слой с дороги в брошенной деревеньке, объяснял нам, как бороться с навязчивыми рентгенами:
- Свой накопитель дома оставляю! А тот, что у меня висит, не знаю чей. Для вида.
Не раз нам говорили, да и сами примечали: отношения между вахтовиками особые, если не сказать - советские. Голосующего на дороге всегда подберут, без денег. Не могут подвезти - остановятся и объяснят, почему. Голодным из гостей не отпустят и переночевать всегда оставят. Живут вахтовики в брошенных чернобыльских домах. Когда на несколько дней приезжают хозяева - накрывают им стол. Если хозяева не попросили остаться на ночь - уходят к друзьям или соседям.
Смотрим на это из нашей, по другую сторону Зоны, жизни. Удивляемся. И даже, страшно сказать, завидуем. Хотя завидовать этому дико: для того чтобы на маленьком, огороженном колючей проволокой островке земли сохранились искренние отношения людей, понадобилась вселенская катастрофа...
Стелла на подъезде к АЗС напоминает о былом величии. Фото: Александр Коц и Дмитрий Стешин
Жизнь продолжается. Дядя Коля с Лубянки
Самоселы - вечная головная боль местных властей.
Выселять их насильно - скандалов не оберешься, а наказывать не за что. Они у себя дома. Никто даже не знает точно, сколько их на зараженных территориях. Нам называли разные цифры: и 300 человек, и 350, но каждый год их число сокращается, потому что в Зону вернулись только пожилые.
Самоселы живут в тишине и покое, кормятся натуральным хозяйством, лесом и охотой. О радиации стараются не думать. Это несложно, ведь внешне родные места не изменились. Скучно зимними вечерами, еле-еле что-то показывает подслеповатый телевизор. На улицу выходить страшно - по деревням рыщут волки.
Раз в неделю приезжает автолавка. А раз в месяц, после раздачи пенсии, самоселов везут на базар в соседний райцентр. И есть еще одна радость, как правило, внезапная - туристы, которые никогда не навещают стариков с пустыми руками.
Дядя Коля Ткаченко, к которому мы едем в деревню Лубянка, - самый молодой новосел Зоны, ему 49 лет. Мы возникаем перед ним, когда автолавка уже заканчивает торговлю. Впрочем, покупателей немного - дядя Коля да его жена Мария. Ассортимент в лавке советский: чай, пряники, карамельки, хлеб, нитки.
Самоселы грузятся в нашу машину - «далеко» ехать, на другой конец деревни. Во дворе у самоселов нас встречают кошки. Похоже, дядя Коля собрал их со всей округи. Еще в хозяйстве у него десяток кур и два индюка. Есть и огромный огород, обнесенный капитальным забором.
- Кабаны повадились ходить, - объясняет наличие изгороди хозяин. - Им тут все изгадить - на полчаса удовольствия. А у меня все растет. Летом приезжайте - арбузами угощу - от-такими! - Дядя Коля широко разводит руки. Таких здоровых арбузов не бывает в природе, и самосел обижается, перехватывая наши удивленные взгляды. - Да вы не волнуйтесь, у нас все чистое, никакой радиации.
Мы знаем, что у дяди Коли лейкемия. Мы знаем, что он знает об этом. Дядя Коля в Зоне старожил, вернулся всего через месяц после аварии. Недавно у него вдруг умерла собака. Просто перестала есть. Врачи объяснили нам, что это обычная история - животное, привезенное из чистого района, не смогло адаптироваться к Зоне.
Мы, как можем, заглаживаем свою неловкость. Пьем по очереди воду из колодца и только потом достаем дозиметр. Меряем уровень - 13 микрорентгенов, норма. Дядя Коля светлеет лицом:
- А что я вам, ребята, говорил?
Хозяйка зовет нас отобедать. Наверное, и сто лет назад эта украинская хата выглядела точно так же. Крашеные полы, беленые стены, немудреная мебель. В красном углу - иконостас, украшенный вышитыми рушниками. Приметы времени: старый телевизор, новенький приемник и гордость дяди Коли - радиотелефон «Алтай». Такие аппараты при советской власти ставили на горкомовские «Волги».
Вместо послесловия
Это выдержки из огромного материала, который мы готовили 10 лет назад - к 20-й годовщине страшной аварии. За эти 10 лет в Зоне практически ничего не изменилось. Разве что машин на «кладбище техники» стало еще меньше.
Новый «саркофаг» над четвертым энергоблоком так и не построили. В стране, где раз в несколько лет власть свергается революционным путем, руки до радиационного могильника так и не дошли.
В старом - трещины в полметра. В 2013 году здесь произошел обвал навесных плит над машинным залом энергоблока площадью несколько сотен квадратных метров. Радиационный фон не изменился, и Киев вновь вспомнил о «саркофаге». Три года назад было объявлено, что его строительство закончится к 2018 году. Но это было до очередного майдана. И до войны на Донбассе...
вк
ок
youtube
telegram
ru–by
