Чемодан. Вокзал. Россия

Возможно, главный текст европейской литературы между двумя мировыми войнами — «Убийство Роджера Экройда» (1926). В этом «криминальном чтиве» от Агаты Кристи сюжет — формально следуя каноном жанра, когда, не зная убийцы, знакомишься с ним меж иных героев с начала, — к концу выворачивается так, что авторшу по итогам чуть было не изгнали из клуба писателей-детективщиков (едва ли нужно напоминать: Англия, да и весь Запад, управляются через такие неформальные закрытые клубы).

Сюжетный твист «Роджера Экройда», когда в финале ты хлопаешься по лбу: «как я был так слеп!» — повторяет главный политический детектив, на сей раз, увы, реальный, для Старого Света тех лет. Радио, газеты и политиканы десятилетиями кричали о «нависшей над Европой большевистской угрозе» (не делая разницы между коммунизмом и русскими), тогда как истинные злодеи оказались совсем другими: Гитлер, немецкий нацизм и стоявшие за ними транснациональные олигархи.

Антон Серенков, белорусский писатель,  автор книги «Чемодан. Вокзал. Россия», вышедшей в 2025 году в московском издательстве «Ruinaissance», помещает свой сюжет в финальные годы того общемирового ужаса, когда (массовое) убийство — для европейцев 1.9.1939, для нас 22.6.1941 — уже совершилось, однако пока не изобличены сами убийцы: клубок берлинских коррупционеров и их соучастников из Варшавы и Риги (да, сейчас был сюжетный спойлер, но, благо, не прочитав книги, вы всё равно не поймёте; «Мы оба из семей, которые всегда на войнах зарабатывали», — говорится об одном из самых неприглядных героев).

Правда, сам автор, играя в кошки-мышки с читателем, в послесловии отсылает нас к совсем другой литературе. Не к «бабушке Агате» и даже не к англоязычным текстам «потерянного на Перовой мировой поколения» (хотя добрая половина героев: безымянный рассказчик, его подруга Лида или берлинский банкрот Венславский на отечественную версию Lost Generation вполне потянут), — а к прозе Русского Зарубежья. «Камера обскура» Набокова; «Призрак Александра Вольфа» Газданова, которого сам Серенков ставит невысоко; «Авантюрный роман» Тэффи; и вплоть до чего-то малоизвестного, из разряда «мьсье знает толк в извращениях» — типа «Возвращения корнета» Евгения Гагарина, эмигранта второй волны и второразрядной прозы.

Но здесь мы с автором не согласимся: ведь именно детективных (поджанр: нуарных, в духе какого-нибудь «Мальтийского сокола с ашрамом») книг — та русско-эмигрантская проза не породила, если не считать трилогию «Ключ» Марка Алданова, которая вообще про другое.

Что же, Антон Серенков взял на себя сложнейшую задачу «текстуальной реконструкции» — как его ровесники сейчас реконструируют униформу и сражения Великой Отечественной войны. Каким мог бы стать добротный жанровый роман, напиши таковой — с толикой декадентства и отчаяния от разлуки с Родиной — кто-то на полпоколения младше условного Набокова; скажем, русский военнопленный, угнанный англо-американцами в Западную Зону?

Итак, действие начинается где-то на востоке только что оккупированной Белоруссии; по некоторым приметам (трамвай, архиерейская дача) — Витебск. При этом Антон Серенков избегает банально-плакатных декламаций, что «фашизм — плохо». Через мастерство автора читатель должен прийти к этой мысли сам, начиная от первого предложения книги: «Немцы были в сером» (на оставшихся территориях СССР врага называли «фашисты», а на оккупированных — просто «немцы») и первой же сцены — зима 1941/42 годов, вокзал, гансы и дитрихи лезут в транзитный поезд, не дожидаясь, пока обычные «пассажиры из Смоленска» покинут вагон.

Вторая сцена — привокзальная площадь, где вместо лошадей и извозчиков — подростки с санками. Лишь потом, сделав интеллектуальное усилие, мы понимаем, куда делись лошади (реквизированы в вермахт) и их взрослые мужчины-хозяева: эвакуировался, убит, отступил с Красной Армией, попал в плен, сожжён карателями в хате, замерзает в концлагере, угнан в «остарбайтеры», ушёл в партизаны.

Третья сцена — герои осматривают квартиру некоего Брандта, заместителя бургомистра; в жуткую бескормицу — рейх вывозит зерно и мясо на прокорм «фольксдойче» — у оккупационного чиновника в леднике хранится «полкоровы»: вероятно, взятка.

Этот рейхсчиновник Брандт, собственно, вместе с женою обнаружен жестоко убитым — что и становится формальной завязкой формального детектива, где сыщиками (оммаж криминальным романам, с которых я начал) предсказуемо выступает дуэт сумасбродного старика и нарочито туповатого «ватсона»-рассказчика. Впрочем, здесь с нами опять играют — в конце второй (из трёх) части рассказчик и его «холмс» расстаются навсегда, а триумфа дедукции, как можно было бы ожидать из жанровых клише, мы не увидим.

Вместо этого автор продолжает раскладывать карты-эпизоды пасьянса (в карты неоднократно играют и герои).

Вот молодой бургомистр сидит под портретом Гитлера, носит «бело-красные шевроны на рукавах» (роман писался в 2020 году, когда сие колористическое сочетание было в моде у прозападной оппозиции). Бургомистр хочет подать наверх проект создания «сил самообороны» — местных коллаборантов наподобие бандеровцев; впрочем, в Белоруссии, в отличие от Украины или Прибалтики, с профашистскими формированиями не задалось.

Вот, строя этот «пронемецкий белорусский национализм», бургомистр (поляк) одевает ребятишек в поношенную форму польского общества «Сокол»; даже не знаю, следует ли тут пояснять, сколь изощрённо автор глумится над змагарами, чей «национальный проект» — слегка перелицованный польский.

Вот — во второй части — торговец на рынке продаёт шапки из «отчётливо снятой с дворовых котов шерсти».

Вот — в третьей части — оккупационная администрация с зоологическим абсурдом пытается научить белорусского крестьянина «водить коров в упряжке» вместо лошадей, ибо лошади, как и было сказано, реквизированы.

Вот — мелькает строчка официального документа пронемецкой управы: из хозяйств нужно «выжимать пятую, а если повезет, и четвертую часть всего произведённого».

То есть в тексте нет пыток гестапо, массовых убийств, концлагерей, эсесовских карателей, сожжения деревень — в конце концов, обыватель на оккупированной территории, чьими глазами описывается сюжет, мог многого не знать, как не знали простые немцы о холокосте; но в мастерски выписанном пунктире «банальности зла» все эти зверства легко достраивает в общую линию наше воображение.

«Где-то неподалеку железкой били по железке — просто так, без конкретной цели, только чтобы у меня в голове посильнее отдавалось» — вот и вся жестокость; но, если вдуматься, такая деталь на фоне вечно серого неба, мглы и тумана звучит страшнее, чем нынешняя «маньяческая литература», попутно обнажая и всю тупую бессмысленность оккупантского зла. Народ бессмертен, и сколько бы немцы ни убили защитников нашего Отечества — на их место придут новые.

«На въезде в городок стояла свеженькая виселица. На центральной площади стоял немец в валенках, причем оба были левые».

Как виселица будет использована и почему «оба левые» — нам не объясняют, но И ТАК ПОНЯТНО. Сказать много, сказав мало, причём даже повтор слов «стояла/стоял» работает не на тавтологию, а на усиление впечатления, — редкий дар.

Наконец, в финале, который обрывается в пустоту, читатель должен вновь предпринять умственное усилие, дочертив сюжетные линии. Что ж, попытаемся прояснять детективную интригу, высвеченную автором фрагментарно.

Итак, Брандта в первой части романа убивают двое. Один из них — сельский староста (фамилию не называю — без спойлеров; эту фамилию рассказчик в конце второй части находит в списке приезжавших в Витебск в дни преступления).

В третьей части рассказчик приезжает в некий городок в поисках этого человека, для прикрытия устраивается мелким чиновником в управу (нам нужно догадаться, что для этого используются бланки «издательства учебной литературы», ранее полученные рассказчиком от бургомистра Витебска — о чём автор говорит позже, нарочно смешав хронологию).

Далее рассказчик, сыграв на алчности, натравливает на убийцу некоего «небритого». Этот «небритый» — второй убийца Брандта из начала, то есть сюжет срифмовался, гады сожрали друг друга. «Небритого» рассказчик вычисляет случайно — когда в управу принесена записка с фамилией «небритого», совпадающей с одной из фамилий списка приезжавших в Витебск.

Все эти сюжетные ходы автор намеренно не проговаривает, как не акцентирует и нюансы: в начале у диверсантской бомбы обнаруживается АНГЛИЙСКИЙ детонатор; а в конце у двойного агента-убийцы — ДОЛЛАРЫ. Интеллектуальный читатель, на которого рассчитана книга, найдёт здесь намёк на главных бенефициаров мировой войны, которые непроявленно могут стоять и за описанными в романе детективными событиями, — англосаксов…

«Они играли старой, весело засаленной колодой, в которой семерка червей то ли порвалась, то ли потерялась, и теперь была заменена более-менее правдоподобной винной этикеткой, приклеенной на картонку. Кому выпадала эта карта, было видно сразу, но демократичность этой нечестности, равная вероятность любого игрока на нее нарваться, была как будто просто новым правилом покера, любопытным усовершенствованием, делающим игру остроумнее и свежее» (стр. 40).

Это вполне можно принять за классический текст Набокова, Газданова или Бориса Зайцева. Но это — наш современник Антон Серенков.